Текст материала
Пакита Эскофе Миро: «Искусство мне необходимо для жизни»
Называть ее принято запросто — Пакитой. Окна уютной парижской квартиры на улице Реомюр выходят в небольшой дворик. Здесь легендарный коллекционер живет, устраивает домашние выставки русского искусства. Здесь любят собираться ее близкие друзья, сегодня знаменитые художники и кураторы. О встречах с ними, о детстве и годах, проведенных в России, о коллекции, сложившейся из дружбы и любви Пакита рассказала ARTANDHOUSES.
Почему француженка с каталонскими корнями вдруг решила учить русский язык?
Со стороны отца я из семьи каталонца-республиканца. Папе было восемь, когда они переехали во Францию. Меня воспитывали испанские бабушка и дедушка, которые смотрели на Советский Союз как на спасение. У меня появилось желание увидеть эту страну и выучить русский, что было и предлогом покинуть маленький городок Шоле на западе Франции, где, кстати, родился знаменитый художник-кинетист и мастер оп-арта Франсуа Морелле.
Бывали в его доме?
Когда мне было лет двенадцать, уроки рисования мне давала молодая девушка, которая потом вышла замуж за сына Морелле. Да, несколько наших занятий прошли в этом доме, который был наполнен его объектами и инсталляциями. Для меня это стало культурным шоком. Я увидела, что современное искусство — это новый способ жить и думать по-другому. Уверена: мое увлечение искусством и коллекция начались тогда.
И тогда вы отправились в Париж.
Родители меня поддерживали. Они понимали: в маленьком городке есть шанс получить образование, но без широкого выбора. Я поступила в Сорбонну и Институт восточных языков. У меня были прекрасные профессора, в основном из белой эмиграции, как, например, Кирилл Ельчанинов или Рене Герра, знаток литературы русского авангарда и коллекционер. Я занималась английским, арабским и русским языками. Больше всего нравился русский. Для диплома выбрала тему «Творчество Николая Лескова», хотя, понятно, чтобы вникнуть во все тонкости литературы Лескова, нужно хорошо говорить по-русски. Тогда я говорила плохо. Но мне выдали стипендию на написание диплома, и я поехала в Москву, чтобы чуть-чуть забыть о Франции по личным причинам.
Какой же это был год?
Это был сентябрь 1979-го. Помню первый контакт с Москвой. Приехали на поезде на Белорусский вокзал. Когда автобус остановился у МГУ, где мы должны были жить, не поняла, где нахожусь. Как-будто на Марсе. Правда, мощь сталинских домов немного напоминала Мадрид, где я часто бывала с родителями. Мы, студентки из Парижа, сразу познакомились со студентами истфака МГУ, очень интеллигентными, которые читали нам Маяковского, Хармса, приглашали в гости. Так я познакомилась со своим будущим мужем Валерием Блиновым. Он уже был коллекционером.
Вот он, наверное, и заразил вас этой «болезнью»?
Валера был западником, увлекался той же музыкой, что и я, собирал детские книги эпохи авангарда. Тогда в московских комиссионках их можно было купить недорого. А я помню, как Герра на лекциях нам хвастался, что «вчера в помойке нашел поэмы Ремизова». Это в Париже-то! Я была окружена книгами, но хотелось своего, чего-то совсем другого. Попросила Валеру познакомить меня с художниками андеграунда. Пришли в ателье к Немухину. Визит вышел не очень удачный.
Вы тогда ничего не купили?
Мне было стыдно спросить, сколько это стоит. Наверное, он ждал этого вопроса. Молчал и смотрел с большой осторожностью на меня, 23-летнюю избалованную западную девочку, тогда уже сотрудницу французского посольства, и на моего мужа, который был женат на иностранке. Наверное, шпион? Но картины Немухина тогда звучали для меня слишком мрачно. Это было не то, что я хотела в это время.
Судя по характеру вашей коллекции, позитивным и ярким работам, вы действительно искали в андеграунде чего-то другого.
Я искала энергию и спонтанность! Найти помог Сергей Бугаев-Африка. Однажды он пришел ко мне и сказал: «Я слышал о вас. Знаю, вы интересуетесь современным искусством. Давайте я вас со всеми познакомлю». И так началось. Это был 1984 год. Африка меня возил по всем мастерским Ленинграда, мы были у Гребенщикова, у Цоя, Тимура Новикова. Я жила в квартире у Георгия Гурьянова, ходила на концерты «Поп-механики». Моя главная задача была работать в посольстве неделю, чтобы на уикенд улететь в Питер и тусоваться там до безумия. Каждый раз возвращалась в Москву с картинами под мышкой.
Вот эта работа группы «АССА» — соавторов Тимура Новикова, Африки, Георгия Гурьянова, Олега Котельникова, Андрея Крисанова, группы «Новые композиторы» — у вас от тех времен, наверное?
Африка мне говорит: «Пакита, бери эту работу!» — «Но она мне не нравится!»— «Бери! Всё это войдет в историю!»
Мне нужно было время, чтобы это понять, но сейчас я эту работу обожаю. 1986 год. Я просто жила очень странной жизнью, которая меня устраивала в это время полностью. Мы все любили друг друга и ничего друг от друга не требовали, лишь хотели, чтобы всем было хорошо. А работы, подарки или покупки были воплощением той любви, которая казалась важнее коллекции.
Так или иначе, вы уже стали коллекционером, и к ленинградской части собрания со временем прибавилась и московская.
Я вошла в эту игру собирания искусства и уже не могла остановиться. Благодаря Африке я познакомилась с художниками группы «Детский сад» — Колей Филатовым, Андреем Ройтером, молодым Жорой Литичевским и Гошей Острецовым. По духу они были похожи на питерцев, такие же открытые. Потом брат моего мужа познакомил меня с группой «Чемпионы мира». Их мастерские были в Фурманном переулке. Костя Латышев, Гия Абрамишвили, Андрей Яхнин, Борис Матросов, Вадим Фишкин, Игорь Зайдель. Началась перестройка. Западный мир открывал глаза на Россию. Уже прошел легендарный аукцион Sotheby’s. Цены быстро стали другими. И отношения тоже.
В чем это выражалось?
Латышев, который потом стал мне близким человеком, тогда был очень суров. Не отдавал произведение, пока оно не было оплачено. Другие были поспокойнее. Купила диптих у Матросова. Заплатила. Приезжаю за работой, а от диптиха осталась одна только часть. «Вторая что-то испортилась», — извинялся автор. Два месяца назад я купила эту вторую часть на аукционе в Брюсселе. Работа находилась с тех времен у другого коллекционера, француза. Я Борю прощаю!
У вас были конкуренты? Очень интересно.
Когда начала покупать на Фурманном, а это 1988-1989 годы, не было, или я об этом не думала. Могла тогда купить всё что угодно, если б денег было в десять раз больше. Наоборот, даже агитировала людей, чтобы они тоже покупали. Один человек, который тогда покупал, знаменитый итальянский коллекционер Паоло Спровьери, с которым я дружила. Но его главным консультантом была Айдан. Конкурент у меня появился позже, когда я уже вернулась во Францию. Пьер Броше, который, наоборот, переехал в Москву и женился.
Но вы и в Париже не переставали собирать русских художников?
Раз в месяц по работе я приезжала в Москву. И продолжала собирать. У меня появилось ощущение, что это болезнь. Не могла представить, что возвращаюсь без произведений. У меня всегда было работ десять и больше под мышкой. И притом большого размера — 1,5×2 м . Таможенники в аэропорту приказывали всё это показать. Издевались. «Ой, какой кошмар», — говорили они. «Мадам, если хотите это вывезти, обещайте, что вы никому не покажете». Сначала брала разрешение, отстаивая очереди в министерстве культуры. Потом поняла, что на эти разрешения никто не смотрит.
А как во Франции отнеслись к этому искусству и в целом к коллекции?
В 1991 году в Париже ко мне зашел приятель, профессор, преподаватель истории искусства в Анже. Увидел работы, стоящие у стены без рамок, лежащие под кроватью. «Что это у тебя?» — спрашивает. «Это моя как будто коллекция», — отвечаю. «Интересно». Так в главном выставочном зале города Анже была устроена выставка из ста пятидесяти работ моей коллекции «Ленинград–Тбилиси–Москва». Шестьсот метров зал! Картины оформили, каталог напечатали. Иосиф Бакштейн написал статью.
Раз уж вы упомянули Тбилиси, расскажите о грузинской части коллекции.
В 1987 году Леонид Бажанов курировал выставку общества «Эрмитаж» в зале на Профсоюзной в Москве. Концептуалисты — Кабаков, Захаров, Булатов, Инфанте — все были там. И рядом целый зал совершенно другого искусства, для меня очень выразительного, почти американского экспрессионизма. Это были картины Луки Лазарейшвили, Гии Эдзгверaдзе, Георгия Мгалоблишвили, Шуры Бандзеладзе, с которыми я подружилась.
Вскоре я уже была в командировке в Тбилиси. Днем работала, а вечером ходила по мастерским, тусовалась. И вернулась с сорока работами грузинских абстракционистов. Дважды устраивала выставку у себя с поддержкой посольства Грузии в Париже. Особенно остро эти полотна смотрелись тогда, во время грузино-осетинской войны. Жаль, грузины до сих пор не созрели сделать выставку национального экспрессионизма. Я бы даже что-то подарила. Церетели, наверное, знает о моей коллекции.
В коллекции прекрасные вещи Михаила Рогинского. Вы встречались с ним в Париже?
Мой близкий друг Вадик Захаров записывал интервью с художниками. Собрался к Рогинскому. Я говорю: «Бери меня!» — «Обещай, что будешь молчать». Потом пожалел, что взял. Я всё время издавала звуки восторга. Потом пришлось мои охи и ахи из записи стирать.
В тот день не могло быть и речи, что я что-то куплю. Но сказала Рогинскому, что, если он захочет, я еще раз с удовольствием приду. И он сам мне позвонил. Голос был очень резким, тревожным: «Пакита, приезжайте, вы мне очень нужны!» Пришла с 10-летней дочкой. «Умоляю. Не выходите от меня без работы». Ему очень нужны были деньги. Я вышла с десятью картинами.
Потом я еще раз к нему пришла, чтобы заменить работу, которая сильно испортилась, потому что она была написана на очень плохом холсте и плохими красками. Он так посмотрел на меня, что мне еще долго было стыдно. «Ты ничего не понимаешь в искусстве». Рогинский имел очень высокое представление о себе и считал себя выше Шагала, и то, что его не признают, есть ошибка мира искусства. Так и было на самом деле.
А были ли случаи, когда вам не удавалось получить работу, о которой мечтали?
В 1980-е годы хотела купить у Дмитрия Гутова, тогда еще молодого, картину «Ленин — козел». Много хотел! Он говорит: «Деньги будут, приходи». Пришла. Там сидит искусствовед Андрей Ерофеев. Гутов объявляет цену. А в это время как раз менялся курс рубля чуть ли не два раза в день. В голове начинаю переводить рубли во франки и понимаю, что слишком дорого. Тогда картину «Ленин — козел» забрал Ерофеев. Я же, вернувшись домой и взяв калькулятор, поняла, что ошиблась в нулях. А могла бы купить. Как обидно!
Ваше имя стоит в списке дарителей выставки «Коллекция!». Сколько работ из вашей коллекции теперь в Центре Помпиду?
Четырнадцать работ, из них четыре, подаренные мной Центру Помпиду, в том числе большой занавес Латышева и работа Абрамишвили, произведения периода группы «Чемпионы мира», и так же девять работ, которые Благотворительный фонд В. Потанина купил у меня. В основном это питерцы: Гурьянов, Котельников и Бугаев-Африка. Я приветствую эту инициативу. И больше бы подарила. У меня вся жизнь пошла на это.
Когда коллекционер делает подарок такому музею, то обязан подарить, я считаю, самые лучшие, самые любимые работы. Мы не должны упускать такую возможность. Музей должен показать самые лучшие работы художника. И для развития русского искусства это важно.
И все же, в чем заключается концепция вашей коллекции, если она есть?
В 1991 году я сообразила, что я коллекционер и надо делать всё умнее. И это было моей ошибкой. Я подумала: вот у меня нет Кабакова, хотя я с ним знакома. Бывшие дипломаты показали мне небольшую коллекцию: «Она нам не совсем понятна. Хочешь? Купи!» Там были рисунки Булатова, Кабакова, Инфанте. Купила, но вскоре поняла, что это не мое. Я купила работы не у самих художников, эта покупка произошла вне теплых отношений. Конечно, очень хорошо, что эти вещи появились в моей коллекции, укрепили ее, задали определенные рамки. Но вскоре я вернулась к своим любимым, к Жоре Литическому, Гоше Острецову, моему московскому «веселому» концептуализму и к важному человеку для меня Саше Косолапову. Познакомилась с более молодыми художниками, с группой «ЕлиКука» и, недавно, с Чтаком. Эта цепь сама по себе не разрушена. Концепция? Искусство мне необходимо для жизни, но и столь же важны душевные связи, дружба и взаимопонимание.
Художники говорят: «Открывай галерею!» Зачем? Я не хочу испортить с вами отношений! Конечно, я всегда мечтала открыть музей, и не только свой, но привлечь и других коллекционеров, которые собирают русское искусство. Во Франции это очень сложно. Дома в Марэ примерно четыре раза в год устраиваю выставки художников своей коллекции. Каждый человек, который выходит отсюда, открыв что-то новое, для меня настоящая победа!
Какие ближайшие выставочные планы?
Двадцать работ из моей коллекции — Гурьянов, Котельников, Крисанов, Савченков, Африка, Латышев, группа «Новые композиторы» и «Митьки» — в декабре уезжают на выставку «Les Figurations Libres. 1980–1986». Ее устраивает Fonds Hélène et Edouard Leclerc в музее Landerneau в Бретани. А потом, возможно, проект покажут и в Петербурге.
Logo
